ИНОЕ НЕБО: АРГЕНТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ВЫСТАВКА-ЧИТАЛЬНЯ
«Иностранка в Иностранке» - совместный цикл мероприятий ВГБИЛ и Журнала «Иностранная литература», который уже три года популяризует не только современную зарубежную литературу, но и деятельность российских переводчиков, благодаря которым литература будущих и существующих классиков становится доступнее.
Библиотека иностранной литературы является площадкой для презентации выпусков «Иностранной Литературы» и специальных номеров, представляющих различные регионы и языки литературы. Презентации проходят при участии ведущих переводчиков России, представителей культурных организаций, при включении современных писателей. Каждая презентация сопровождается выставкой онлайн и в стенах Библиотеки.
По традиции, в «Иностранке» проводятся вручения литературных переводческих премий, в том числе «Мастер» и премии журнала «Иностранная литература», а также проходят мастер-классы по художественному переводу и публикация интервью авторов и переводчиков на сайте «Иностранки». Мероприятия цикла транслируются на портал МК РФ Культура.РФ, что позволяет следить за проектом по всей России.
Сегодня мы рады представить вам выставку «Иное небо: аргентинская литература», посвященную номеру [5] 2021.
Библиотека иностранной литературы является площадкой для презентации выпусков «Иностранной Литературы» и специальных номеров, представляющих различные регионы и языки литературы. Презентации проходят при участии ведущих переводчиков России, представителей культурных организаций, при включении современных писателей. Каждая презентация сопровождается выставкой онлайн и в стенах Библиотеки.
По традиции, в «Иностранке» проводятся вручения литературных переводческих премий, в том числе «Мастер» и премии журнала «Иностранная литература», а также проходят мастер-классы по художественному переводу и публикация интервью авторов и переводчиков на сайте «Иностранки». Мероприятия цикла транслируются на портал МК РФ Культура.РФ, что позволяет следить за проектом по всей России.
Сегодня мы рады представить вам выставку «Иное небо: аргентинская литература», посвященную номеру [5] 2021.
“
Аргентина — крайний предел нашей планеты, степь сибирского размаха, бывшее океанское дно, на юге упирающееся в Антарктиду и открытое космосу… Лишь часть страны, полоса побережья Атлантики, — это продолжение Европы, ее культуры. Дальний аналог европейско-азиатской России?
Изнанка неба
Оливерио Хирондо. Стихи. «Ожидание».
/пер. Анастасии Гладощук/
Я ждал
и ждал
теперь
всегда
все жду
и жду
костями
венами
я так устал
надеюсь
каждой клеткой;
мне в ожидании — тоска восторг
призвание порок,
я ожиданьем упиваюсь, я жду без устали,
не покладая рук.
[...]
/пер. Анастасии Гладощук/
Я ждал
и ждал
теперь
всегда
все жду
и жду
костями
венами
я так устал
надеюсь
каждой клеткой;
мне в ожидании — тоска восторг
призвание порок,
я ожиданьем упиваюсь, я жду без устали,
не покладая рук.
[...]
Оливерио Хирондо
Рикардо Молинари. «Ода ноябрю на берегах реки Ла-Платы».
/пер. Натальи Ванханен/
[...]
О Ла-Плата, моя праматерь, ты стремишься к морю,
в цветах твое чело, в густых туманах! И Парана
в обнимку с Уругваем, горячими телами приникают
к тебе, в тебя бросаются с разлету,
и веют их растрепанные космы, за кромку островов цепляя пряди
в ракушках и песчинках. И с тобою сливаются они в кишеньи рыбок,
под треск сорочий, в щебете колибри, со знойной влагой неба,
душной дремой высоких пальм и веяньем жасмина,
каобы, лавра, в жарких испареньях тех смуглых тел, что жаждут окунуться
в сияющий меандр твоих излучин
[...]
/пер. Натальи Ванханен/
[...]
О Ла-Плата, моя праматерь, ты стремишься к морю,
в цветах твое чело, в густых туманах! И Парана
в обнимку с Уругваем, горячими телами приникают
к тебе, в тебя бросаются с разлету,
и веют их растрепанные космы, за кромку островов цепляя пряди
в ракушках и песчинках. И с тобою сливаются они в кишеньи рыбок,
под треск сорочий, в щебете колибри, со знойной влагой неба,
душной дремой высоких пальм и веяньем жасмина,
каобы, лавра, в жарких испареньях тех смуглых тел, что жаждут окунуться
в сияющий меандр твоих излучин
[...]
Рикардо Молинари
Ольга Ороско. Стихи. «Рапсодия под дождем».
/пер. Анастасии Гладощук/
Сейчас
из своего сейчас ты видишь
под дождем дожди всемирного потопа,
дожди, сбегавшие по лепесткам стыдливых роз Халдеи,
дожди, стекавшие по жертвенникам к плахам,
ты слышишь шепот струй на вражеской могиле в колючей Патагонии
и голубых сказительниц,
тебе суливших чудо, пока ты не исчез.
Какую летопись нетленную дождей хранит в себе История!
/пер. Анастасии Гладощук/
Сейчас
из своего сейчас ты видишь
под дождем дожди всемирного потопа,
дожди, сбегавшие по лепесткам стыдливых роз Халдеи,
дожди, стекавшие по жертвенникам к плахам,
ты слышишь шепот струй на вражеской могиле в колючей Патагонии
и голубых сказительниц,
тебе суливших чудо, пока ты не исчез.
Какую летопись нетленную дождей хранит в себе История!
Ольга Ороско
Невыносимая жизнь
Эдуардо Берти. Микроновеллы. «Ухищрения».
/пер. Александра Казачкова/
Каждую среду я иду в новую книжную лавку и спрашиваю книгу, придумывая ей
название, которого, на мой взгляд, заслуживает хорошая книга. «У вас есть Ухищрения? А Последний сон? - выпаливаю я продавцу, который всегда выглядит несколько заспанным. Если от меня требуют других данных – автора или издательство, - я отвечаю, что не знаю. Редко когда книга находится, тогда я ее покупаю. Редко случается, что я ее прочитываю и она оказывается точно такой, как я предполагал.
Эдуардо Берти. «Рамонерии».
/пер. Александра Казачкова)/
Стаканчики для игральных костей – трезвенники.
Безответное самолюбие.
Подмышка держит термометр во рту.
Попугаи – полиглоты, из невероятной любезности говорящие на нашем языке.
Под водой можно говорить только по-французски.
В час сиесты нам снятся рассказы, ночью – романы.
В час сиесты нам снятся рассказы, ночью – романы.
Комета – индюк среди звезд.
В один прекрасный день настройщику пианино будут рукоплескать как авангардисту.
Море, как пес, лижет ноги и порой, взбесившись, исходит пеной.
Сердца консерваторов лучше прослушивать статускопом.
Медузы – мозоли моря.
Будущее всегда несовершенного вида.
Эдуардо Берти
Генеалогия одиночества
Эсекиэль Мартинес Эстрада. «Рентгенограмма пампы».
/пер. Анастасии Гладощук/
Есть что-то нереальное в грубой реальности этих земель: куда бы мы ни направлялись, навстречу – широкий, всегда одинаковый горизонт, и вся равнина будто движется вслед за нами. Степь ширится, точно разворачивающаяся изнутри нас бесконечность, разговор путника с Богом. Лишь сознание того, что ты идешь, усталость и желание прийти задают меру этой беспредельности. Такова пампа: земля, где человек чувствует себя одиноким и абстрактным, как если бы ему предстояло положить начало — или конец — истории рода человеческого. Ни пейзажа, ни человека; прошедшее и грядущее разверзаются, как бездонные пропасти; мысль, упоенная собой, импровизирует на старые темы, творит — своевольная, свободная, раскованная. Улавливая дыхание нового, тело — чудо кратких чувств — безвольно никнет, сраженное вселенской, тяжелой, как небо, усталостью.
/пер. Анастасии Гладощук/
Есть что-то нереальное в грубой реальности этих земель: куда бы мы ни направлялись, навстречу – широкий, всегда одинаковый горизонт, и вся равнина будто движется вслед за нами. Степь ширится, точно разворачивающаяся изнутри нас бесконечность, разговор путника с Богом. Лишь сознание того, что ты идешь, усталость и желание прийти задают меру этой беспредельности. Такова пампа: земля, где человек чувствует себя одиноким и абстрактным, как если бы ему предстояло положить начало — или конец — истории рода человеческого. Ни пейзажа, ни человека; прошедшее и грядущее разверзаются, как бездонные пропасти; мысль, упоенная собой, импровизирует на старые темы, творит — своевольная, свободная, раскованная. Улавливая дыхание нового, тело — чудо кратких чувств — безвольно никнет, сраженное вселенской, тяжелой, как небо, усталостью.
Эсекиэль Мартинес Эстрада
Изобретение призрака
Сесар Айра. «Портниха и ветер».
/пер. Ольги Кулагиной/
«Господь, зачем ты дал мне голос, если он мне не служит? Разве не следовало бы тебе заодно одарить меня способностью его использовать? Что тебе стоило? Не видится ли тебе насмешка, если не садизм, в том, что, сделав меня, как и остальных людей, хозяином этого превосходного инструмента, который проходит сквозь воздух подобно вестнику неподвижного тела и сам является телом в другой, летучей форме… ты замуровал его во мне, в моей заколдованной утробе? Как будто я ношу в себе труп или как минимум инвалида, гостя, который не хочет уходить… Думаю, что сразу после рождения я тоже умел криком подзывать свою маму… а потом? Голос атрофировался у меня в глотке,
поэтому, когда я говорю, делаю это, как призрак: лишь когда ко мне обратятся, могу исторгнуть из себя гнусавое, манерное бульканье, едва ли способное донести мои сомнения и мое невежество хоть до кого-то. Если бы я онемел, было бы лучше! Я бы горланил денно и нощно, все небо заполнилось бы моими подвываниями немого!...»
/пер. Ольги Кулагиной/
«Господь, зачем ты дал мне голос, если он мне не служит? Разве не следовало бы тебе заодно одарить меня способностью его использовать? Что тебе стоило? Не видится ли тебе насмешка, если не садизм, в том, что, сделав меня, как и остальных людей, хозяином этого превосходного инструмента, который проходит сквозь воздух подобно вестнику неподвижного тела и сам является телом в другой, летучей форме… ты замуровал его во мне, в моей заколдованной утробе? Как будто я ношу в себе труп или как минимум инвалида, гостя, который не хочет уходить… Думаю, что сразу после рождения я тоже умел криком подзывать свою маму… а потом? Голос атрофировался у меня в глотке,
поэтому, когда я говорю, делаю это, как призрак: лишь когда ко мне обратятся, могу исторгнуть из себя гнусавое, манерное бульканье, едва ли способное донести мои сомнения и мое невежество хоть до кого-то. Если бы я онемел, было бы лучше! Я бы горланил денно и нощно, все небо заполнилось бы моими подвываниями немого!...»
Сесар Айра
Сесар Айра. «Лингвисты».
/пер. Александра Казачкова/
Тяжелые на подъем буржуа, слышавшие о трудах лингвистов, пугались неустрашимой отваги, с которой те противо- стояли сложностям климата и орографии. Они не отступали ни перед влажным зноем джунглей, кишащих ядовитыми рептилиями и насекомыми среди топких болот, ни перед обрывистыми горными тропами, ни в заснеженной тундре, ни в выжженных солнцем пустынях. Не то чтобы их маниакально тянуло к недостижимому, да и спортивный азарт был здесь ни при чем. Просто в дальних закутках мира, практически нетронутых цивилизацией, говорили на девственно чистых языках, которые лингвисты разыскивали. Поиски вели их к потаенным урочищам, на прогалины в сельвах – вотчинах ягуара и обезьяны, к руинам империй, на плоскогорья, повисшие среди вулканов. Все это пробуждало в согражданах мечты о странствиях и приключениях. Лингвистам же было не до этого: они обретались в сфере науки и метода и не отвлекались на грезы.
/пер. Александра Казачкова/
Тяжелые на подъем буржуа, слышавшие о трудах лингвистов, пугались неустрашимой отваги, с которой те противо- стояли сложностям климата и орографии. Они не отступали ни перед влажным зноем джунглей, кишащих ядовитыми рептилиями и насекомыми среди топких болот, ни перед обрывистыми горными тропами, ни в заснеженной тундре, ни в выжженных солнцем пустынях. Не то чтобы их маниакально тянуло к недостижимому, да и спортивный азарт был здесь ни при чем. Просто в дальних закутках мира, практически нетронутых цивилизацией, говорили на девственно чистых языках, которые лингвисты разыскивали. Поиски вели их к потаенным урочищам, на прогалины в сельвах – вотчинах ягуара и обезьяны, к руинам империй, на плоскогорья, повисшие среди вулканов. Все это пробуждало в согражданах мечты о странствиях и приключениях. Лингвистам же было не до этого: они обретались в сфере науки и метода и не отвлекались на грезы.
Сесар Айра. «Бедный юноша».
/пер. Александра Казачкова/
Маленькая страна, во времена столь давние, что они уже стали преданием, обитала в безмятежных грезах старорежимного порядка. Жителей не покидало ощущение семейного уюта. На крохотной территории страны трудно было потеряться. Окаймлявшие ее горы напоминали стены дома, струившиеся каскадами реки – краны, из которых домашние пили и омывали лицо, ее озера уподоблялись аквариумам с верткой желтой рыбкой, ее вулканы – кухонным жаровням, на которых разогревали воду для чая, ее леса – балдахинам над кроватью, ее дороги – коридорам, ведущим из одной комнаты в другую. И в соразмерном обратном порядке их дома представлялись обитателям автономными провинциями, их палисадники – местностью, ожидающей первопроходцев, вооруженных ружьями и знаниями ботаники, а небо над головами – перламутром, отполированным ласковым божеством.
/пер. Александра Казачкова/
Маленькая страна, во времена столь давние, что они уже стали преданием, обитала в безмятежных грезах старорежимного порядка. Жителей не покидало ощущение семейного уюта. На крохотной территории страны трудно было потеряться. Окаймлявшие ее горы напоминали стены дома, струившиеся каскадами реки – краны, из которых домашние пили и омывали лицо, ее озера уподоблялись аквариумам с верткой желтой рыбкой, ее вулканы – кухонным жаровням, на которых разогревали воду для чая, ее леса – балдахинам над кроватью, ее дороги – коридорам, ведущим из одной комнаты в другую. И в соразмерном обратном порядке их дома представлялись обитателям автономными провинциями, их палисадники – местностью, ожидающей первопроходцев, вооруженных ружьями и знаниями ботаники, а небо над головами – перламутром, отполированным ласковым божеством.
Сесар Айра. «О современном искусстве».
/пер. Александра Казачкова/
Важным, я бы сказал, основополагающим приводным ремнем Современного Искусства является воинственный Противник Современного Искусства. Именно он громогласно и с аргументами в руках возмущается надувательством этих бездельников, ставших миллионерами благодаря снобизму масс, пишет книги, чьи названия обычно бывают вариациями на тему «Во всём виноват Дюшан», и с ожесточением приводит примеры ничтожности произведений Современного Искусства («искусства» в жирных кавычках). Последнее не требует особых усилий: примеров предостаточно, причем до такой степени, что закрадывается подозрение: их ему подносят на блюдечке или вообще штампуют специально для него. Начиная с дюшановского писсуара почти любое произведение Современного Искусства, оторванное от контекста, от его истории, от сопровождающего его объяснения, дает повод для язвительного описания. Не только повод, скорее оно и создано как предмет для такого язвительного описания, ведь это своего рода нулевой градус его восприятия. Без данной первой ступени восприятие не способно воспарить.
/пер. Александра Казачкова/
Важным, я бы сказал, основополагающим приводным ремнем Современного Искусства является воинственный Противник Современного Искусства. Именно он громогласно и с аргументами в руках возмущается надувательством этих бездельников, ставших миллионерами благодаря снобизму масс, пишет книги, чьи названия обычно бывают вариациями на тему «Во всём виноват Дюшан», и с ожесточением приводит примеры ничтожности произведений Современного Искусства («искусства» в жирных кавычках). Последнее не требует особых усилий: примеров предостаточно, причем до такой степени, что закрадывается подозрение: их ему подносят на блюдечке или вообще штампуют специально для него. Начиная с дюшановского писсуара почти любое произведение Современного Искусства, оторванное от контекста, от его истории, от сопровождающего его объяснения, дает повод для язвительного описания. Не только повод, скорее оно и создано как предмет для такого язвительного описания, ведь это своего рода нулевой градус его восприятия. Без данной первой ступени восприятие не способно воспарить.
Сандра Контрерас. «Айра, Пуиг, Борхес…».
/пер. Александра Казачкова/
Возможно, плохая литература Сесара Айры, неудавшийся, фривольный, глупый роман тайно задумывался в аргентинской литературе как полная смена эстетического восприятия. Эта трансформация - огромная, невидимая задача. <...> Даже молодость, к которой Айра относит момент художественного выбора Борхеса, не несет в себе оттенка новаторства, рождения художника. В применении к Борхесу молодость меняет знак: Борхес – это и не молодой писатель, и не писатель, умерший молодым, он, как и английская литература, которую он глубоко чтил, писатель для молодежи. В одном из выступлений по случаю столетнего юбилея Борхеса Айра сказал: «Я пережил почти неистовые антиборхесовские этапы. Потом вернулся к более разумной позиции. Но у меня нет причин сердиться на него. Достаточно очевидно, что Борхес – писатель для молодежи. В этом я вижу англофильское влияние в его творчестве, так как английская литература рассчитана на самых юных. Обожать Борхеса и дальше, в пору моей зрелости, стало бы актом нарциссизма».
/пер. Александра Казачкова/
Возможно, плохая литература Сесара Айры, неудавшийся, фривольный, глупый роман тайно задумывался в аргентинской литературе как полная смена эстетического восприятия. Эта трансформация - огромная, невидимая задача. <...> Даже молодость, к которой Айра относит момент художественного выбора Борхеса, не несет в себе оттенка новаторства, рождения художника. В применении к Борхесу молодость меняет знак: Борхес – это и не молодой писатель, и не писатель, умерший молодым, он, как и английская литература, которую он глубоко чтил, писатель для молодежи. В одном из выступлений по случаю столетнего юбилея Борхеса Айра сказал: «Я пережил почти неистовые антиборхесовские этапы. Потом вернулся к более разумной позиции. Но у меня нет причин сердиться на него. Достаточно очевидно, что Борхес – писатель для молодежи. В этом я вижу англофильское влияние в его творчестве, так как английская литература рассчитана на самых юных. Обожать Борхеса и дальше, в пору моей зрелости, стало бы актом нарциссизма».
Сандра Контрерас Айра
Эхо одиночества
Виктория Окампо. «Вирджиния Вулф в моей памяти».
/пер. Татьяны Ильинской/
Много лет назад в нашей семье бытовал обычай: когда умирал родственник или
близкий человек – несколько дней нельзя было открывать пианино, его запирали на ключ. Я не понимала смысла запрета, ведь в такие минуты только в музыке можно найти тихую гавань и лечь в дрейф. И я шептала себе: «Вот стану взрослой и вдруг кто-нибудь умрет, никому не разрешу закрыть пианино на ключ».
Уже тогда я прекрасно понимала, что музыка все знает о нашей скорби, что музыке можно довериться, а благовоспитанным сеньорам, выражающим свое соболезнование, – нельзя. Их присутствие было лишним, даже казалось мне грубым вторжением. Совсем девочкой я сделала открытие: в горе или в радости ты на одной волне только с музыкой. С тех пор я не могу закрывать на ключ пианино и не могу произносить траурные речи.
/пер. Татьяны Ильинской/
Много лет назад в нашей семье бытовал обычай: когда умирал родственник или
близкий человек – несколько дней нельзя было открывать пианино, его запирали на ключ. Я не понимала смысла запрета, ведь в такие минуты только в музыке можно найти тихую гавань и лечь в дрейф. И я шептала себе: «Вот стану взрослой и вдруг кто-нибудь умрет, никому не разрешу закрыть пианино на ключ».
Уже тогда я прекрасно понимала, что музыка все знает о нашей скорби, что музыке можно довериться, а благовоспитанным сеньорам, выражающим свое соболезнование, – нельзя. Их присутствие было лишним, даже казалось мне грубым вторжением. Совсем девочкой я сделала открытие: в горе или в радости ты на одной волне только с музыкой. С тех пор я не могу закрывать на ключ пианино и не могу произносить траурные речи.
Виктория Окампо
Виктория Окампо. «Наш Борхес».
/пер. Анастасии Кулагиной/
Он также мне признался, что его вкусы и мнения изменились. Раньше он обожал
детективную литературу за сложность ее механизмов. Теперь его не интересуют ни механизмы, ни замысловатость. Список главных книг всегда s'en passent. Мудрость важнее, чем замысловатость. «Удивление проходит быстро». Он уже не предпочитает Кеведо Сервантесу, Лугонеса – Рубену Дарио, Честертона – Бернарду Шоу. «Сейчас я думаю, что ошибался», - говорит он, глядя на меня своим особым взглядом, видящим гораздо больше, чем мы.
/пер. Анастасии Кулагиной/
Он также мне признался, что его вкусы и мнения изменились. Раньше он обожал
детективную литературу за сложность ее механизмов. Теперь его не интересуют ни механизмы, ни замысловатость. Список главных книг всегда s'en passent. Мудрость важнее, чем замысловатость. «Удивление проходит быстро». Он уже не предпочитает Кеведо Сервантесу, Лугонеса – Рубену Дарио, Честертона – Бернарду Шоу. «Сейчас я думаю, что ошибался», - говорит он, глядя на меня своим особым взглядом, видящим гораздо больше, чем мы.
Молодая гвардия
Федерико Фалько. «Счастливый человек».
/пер. Надежды Мечтаевой/
Хоакин тем временем, видя, что его гостей все нет и нет, заподозрил
неладное. Однако, занятый заботами об отдыхающих, населявших остальные
дома, не смог ничего разузнать и ничего предпринять. Через несколько дней
он получил письмо от Оскара.Мальчик подробно рассказывал о случившемся
и, как показалось Хоакину, винил во всем именно его. «Если бы не это твое
приглашение!» – было написано в том письме. Еще Оскар сообщал, что
собирается изучать медицину и потому переезжает в Буэнос-Айрес, что теперь
у него больше не будет возможности навещать отца и вряд ли будет
возможность даже писать ему. Что с ним все будет в порядке и искать его не
надо. С тех пор Хоакин думал только об одном: если бы он не пригласил Хосе
Мануэля и его семью, если не сбежал бы из родительского дома!
/пер. Надежды Мечтаевой/
Хоакин тем временем, видя, что его гостей все нет и нет, заподозрил
неладное. Однако, занятый заботами об отдыхающих, населявших остальные
дома, не смог ничего разузнать и ничего предпринять. Через несколько дней
он получил письмо от Оскара.Мальчик подробно рассказывал о случившемся
и, как показалось Хоакину, винил во всем именно его. «Если бы не это твое
приглашение!» – было написано в том письме. Еще Оскар сообщал, что
собирается изучать медицину и потому переезжает в Буэнос-Айрес, что теперь
у него больше не будет возможности навещать отца и вряд ли будет
возможность даже писать ему. Что с ним все будет в порядке и искать его не
надо. С тех пор Хоакин думал только об одном: если бы он не пригласил Хосе
Мануэля и его семью, если не сбежал бы из родительского дома!
Федерико Фалько
Педро Майраль. «Персональный гипнотизер».
/пер. Надежды Мечтаевой/
Во время одной из таких посиделок кто-то задал типичный вопрос:
«Если бы у тебя была возможность исполнить любое желание, но при этом
только одно, что бы ты выбрал?» Большинство ответило, что хотели бы
другое тело или много денег. Но вот очередь дошла до Вероники, и ее ответ
меня поразил. «Я хочу, – сказала она, – иметь личного гипнотизера. Такие
существуют, я точно знаю. Он вводил бы меня в транс, когда мне нечем было
бы заняться, и выводил, когда у меня появлялось бы какое-нибудь дело. Он
вычеркивал бы из моей жизни мертвое время». Вот чего хотела Вероника:
чтобы кто-то редактировал ее жизнь. Ее попросили объяснить подробнее, и
она сказала, что, например, гипнотизер усыплял бы ее перед поездкой в
Париж, сажал ее в таком состоянии в машину, привозил в аэропорт, улаживал
все формальности, сажал ее в самолет, там будил бы на некоторое время,
чтобы она могла пообедать, потом снова усыплял и окончательно будил, когда
они ехали бы в такси по парижским улицам, направляясь в отель. И что,
разумеется, гипнотизер этот должен быть очень сильным, чтобы носить ее на
руках.
/пер. Надежды Мечтаевой/
Во время одной из таких посиделок кто-то задал типичный вопрос:
«Если бы у тебя была возможность исполнить любое желание, но при этом
только одно, что бы ты выбрал?» Большинство ответило, что хотели бы
другое тело или много денег. Но вот очередь дошла до Вероники, и ее ответ
меня поразил. «Я хочу, – сказала она, – иметь личного гипнотизера. Такие
существуют, я точно знаю. Он вводил бы меня в транс, когда мне нечем было
бы заняться, и выводил, когда у меня появлялось бы какое-нибудь дело. Он
вычеркивал бы из моей жизни мертвое время». Вот чего хотела Вероника:
чтобы кто-то редактировал ее жизнь. Ее попросили объяснить подробнее, и
она сказала, что, например, гипнотизер усыплял бы ее перед поездкой в
Париж, сажал ее в таком состоянии в машину, привозил в аэропорт, улаживал
все формальности, сажал ее в самолет, там будил бы на некоторое время,
чтобы она могла пообедать, потом снова усыплял и окончательно будил, когда
они ехали бы в такси по парижским улицам, направляясь в отель. И что,
разумеется, гипнотизер этот должен быть очень сильным, чтобы носить ее на
руках.
Педро Майраль
Эрнан Ариас. «Десять минут».
/пер. Надежды Мечтаевой/
Представим себе одинокого человека, который каждый вечер приходит,
предположим, на площадь Сан-Мартин. Он садится на какую-нибудь скамейку – всегда на самый край (если скамейка свободна, то выбирает левый), – медленно кладет ногу на ногу, одновременно выуживая длинными ловкими пальцами пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки, и через секунду уже закуривает, моргая, если зажигалка выбрасывает слишком длинный язычок пламени.
Предположим, что этот человек сидит сейчас на скамейке и что у меня
есть возможность наблюдать за ним. Я могу описать его движения, могу даже
читать его мысли. Предположим, все так и есть. Но какой ли смысл писать об
этом типе? На этот вопрос трудно ответить сразу, и все же я уверен, что если
мы понаблюдаем за ним минут десять, то убедимся, что смысл есть.
/пер. Надежды Мечтаевой/
Представим себе одинокого человека, который каждый вечер приходит,
предположим, на площадь Сан-Мартин. Он садится на какую-нибудь скамейку – всегда на самый край (если скамейка свободна, то выбирает левый), – медленно кладет ногу на ногу, одновременно выуживая длинными ловкими пальцами пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки, и через секунду уже закуривает, моргая, если зажигалка выбрасывает слишком длинный язычок пламени.
Предположим, что этот человек сидит сейчас на скамейке и что у меня
есть возможность наблюдать за ним. Я могу описать его движения, могу даже
читать его мысли. Предположим, все так и есть. Но какой ли смысл писать об
этом типе? На этот вопрос трудно ответить сразу, и все же я уверен, что если
мы понаблюдаем за ним минут десять, то убедимся, что смысл есть.
Эрнан Ариас
Андрес Неуман. «Последняя поэма Петра Черны».
/пер. Ольги Кулагиной/
В поисках тишины Петр Черны направился в обратную от центра сторону. Неожиданно он представил себе, что звуки похожи на большие кольца с совершенно белой серединой. Тишина, подумал он, существует лишь по ободку и очерчивает окружность столь же тонкую, сколь неуловимую: ее можно пересечь снаружи или разглядеть изнутри, но в ней нельзя обосноваться.
/пер. Ольги Кулагиной/
В поисках тишины Петр Черны направился в обратную от центра сторону. Неожиданно он представил себе, что звуки похожи на большие кольца с совершенно белой серединой. Тишина, подумал он, существует лишь по ободку и очерчивает окружность столь же тонкую, сколь неуловимую: ее можно пересечь снаружи или разглядеть изнутри, но в ней нельзя обосноваться.
Андреас Неуман
Саманта Швеблин. «Землекоп».
/пер. Ольги Кулагиной/
Что-то будит меня среди ночи. Характерный скрежет вонзающейся в землю
лопаты. Сейчас он отчетлив, как никогда. Я встаю и подхожу к окну. Землекоп работает в высокой траве. Он останавливается, смотрит на меня, поднимает лопату и вновь вонзает ее в землю. Яма все больше, ее края все ближе к дому.
/пер. Ольги Кулагиной/
Что-то будит меня среди ночи. Характерный скрежет вонзающейся в землю
лопаты. Сейчас он отчетлив, как никогда. Я встаю и подхожу к окну. Землекоп работает в высокой траве. Он останавливается, смотрит на меня, поднимает лопату и вновь вонзает ее в землю. Яма все больше, ее края все ближе к дому.
Саманта Швеблин
В двух словах
Ана Мария Шуа. «Уважение к жанру».
/пер. Ольги Кулагиной/
Некий мужчина просыпается рядом с женщиной, которую не узнаёт. В детективной истории подобная ситуация могла бы возникнуть от алкоголя, наркотиков или от удара по голове. В научно-фантастическом рассказе наш герой (как-нибудь) случайно догадался бы, что находится в параллельной вселенной. В экзистенциальном романе подобная агнозия возникла бы просто из чувства остранения, абсурда. В экспериментальном тексте тайна осталась бы неразгаданной, а разрешить ситуацию помог бы какой-нибудь лингвистический выверт. Издатели с каждым днем требуют все большего, и наш герой, уже почти отчаявшись, понимает, что если быстро не примкнет к какому-нибудь стилю, то останется – прискорбно и навеки – неизданным, безвестным.
/пер. Ольги Кулагиной/
Некий мужчина просыпается рядом с женщиной, которую не узнаёт. В детективной истории подобная ситуация могла бы возникнуть от алкоголя, наркотиков или от удара по голове. В научно-фантастическом рассказе наш герой (как-нибудь) случайно догадался бы, что находится в параллельной вселенной. В экзистенциальном романе подобная агнозия возникла бы просто из чувства остранения, абсурда. В экспериментальном тексте тайна осталась бы неразгаданной, а разрешить ситуацию помог бы какой-нибудь лингвистический выверт. Издатели с каждым днем требуют все большего, и наш герой, уже почти отчаявшись, понимает, что если быстро не примкнет к какому-нибудь стилю, то останется – прискорбно и навеки – неизданным, безвестным.
Ана Мария Шуа
Эдуардо Гудиньо Киффер. «Сирена в Ковчеге».
/пер. Ольги Кулагиной/
О, чудовище! Как это дьявольское созданье попало в Ковчег? Как появилось в Ковчеге то, чего не существует на свете, по- рождение еще не возникшей мифологии? Ной чувствует себя одураченным. Ему и невдомек, что, швыряя за борт сирену, он швыряет в воду собственное воображение, которое ему изменяет и будет изменять, потому что сирены будут петь вечно, и не только Ною, но и его сыновьям, сыновьям его сыновей, сыновьям сыновей его сыновей и так далее.
Однако никогда, никогда не говори, что слышишь пение сирен, иначе тебя обвинят в том, что ты не потомок Ноя. Или в том, что у тебя есть воображение (а это, пожалуй, еще хуже).
/пер. Ольги Кулагиной/
О, чудовище! Как это дьявольское созданье попало в Ковчег? Как появилось в Ковчеге то, чего не существует на свете, по- рождение еще не возникшей мифологии? Ной чувствует себя одураченным. Ему и невдомек, что, швыряя за борт сирену, он швыряет в воду собственное воображение, которое ему изменяет и будет изменять, потому что сирены будут петь вечно, и не только Ною, но и его сыновьям, сыновьям его сыновей, сыновьям сыновей его сыновей и так далее.
Однако никогда, никогда не говори, что слышишь пение сирен, иначе тебя обвинят в том, что ты не потомок Ноя. Или в том, что у тебя есть воображение (а это, пожалуй, еще хуже).
Эдуардо Гудиньо Киффер
Давид Лагманович. «Краткая история танго».
/пер. Ольги Кулагиной/
В жилище на проспекте Аякучо, которое снимал я в удалые годы, пришлось мне бросить без присмотра свою беспомощную мать. Безумный от порыва страсти, ослепший от любви, бежал я за своей любимой, хотя была она почти что рядом, и ей сказал: – Возможно, ты зовешь себя обычным именем Мария, но я-то никогда не звал тебя иначе, чем Роковой Красоткой, ведь ты и впрямь кружила головы болванам. Красавица лежала на кровати, беззвучно глядя в потолок.
/пер. Ольги Кулагиной/
В жилище на проспекте Аякучо, которое снимал я в удалые годы, пришлось мне бросить без присмотра свою беспомощную мать. Безумный от порыва страсти, ослепший от любви, бежал я за своей любимой, хотя была она почти что рядом, и ей сказал: – Возможно, ты зовешь себя обычным именем Мария, но я-то никогда не звал тебя иначе, чем Роковой Красоткой, ведь ты и впрямь кружила головы болванам. Красавица лежала на кровати, беззвучно глядя в потолок.
Давид Лагманович
Переводчики
- Анастасия Валерьевна ГладощукЛитературовед, переводчик с французского и испанского языков, кандидат филологических наук. Специалист по истории литератур Латинской Америки и Франции. Постдок Школы филологических наук НИУ ВШЭ.
- Татьяна Александровна ИльинскаяПереводчик с испанского. Составитель и переводчик специальных номеров "...в прозрачной, как луч, Аргентине" [2010, №10] и Испания: земля и небо [2011, №12].
- Наталья Юрьевна ВанханенПоэт, эссеист, переводчик с испанского. Лауреат премии Инолиттл [2000], Мастер [2016], обладатель почетного диплома критики зоИЛ [2010], кавалер ордена Габриэлы Мистраль [Чили, 2002], испанского ордена Гражданских заслуг [2018], ордена Абхазии Честь и слава [2019].
- Александр Израилевич КазачковПереводчик с испанского. В его переводах выходили произведения М. Пуига, Х. Л. Борхеса и Б. Касареса, А. Монтероссо, Х. Бенета, Г. Ньельсена, О. Бустоса Домека, А. Ди Бенедетто и др. Неоднократно публиковался в ИЛ.
- Ольга КулагинаПереводчик с английского и испанского языков. Лауреат премии Инолит (2017). В ее переводе опубликованы три рассказа Д. Безмозгиса Наташа, Хоински, Новое надгробие на старую могилу. В ИЛ в ее переводе опубликованы рассказы Н. Олгрена, романы Х. Ибаргуэнгойтиа Мертвые девушки и Два преступления, А. Неумана Барилоче, Благотворительные обеды и Война Э. Росеро, фрагменты книги Маэстро Хуан Мартинес, который там побывал и документальная проза Хуан Бельмонте, матадор М. Чавеса Ногалеса, повесть А. Мангеля Возвращение, фрагменты книги К. Ландероса Я, Елена Гарро.
- Надежда Федоровна МечтаеваПереводчик с испанского. Кандидат филологических наук. В ее переводе опубликованы произведения Х. Мариаса, У. Ириарта, Р. Рея Росы. В ИЛ напечатаны ее переводы романа В час битвы завтра вспомни обо мне... , рассказов и статьи Х. Мариаса, рассказов Ш. Мендигурена, Б. Ачаги, А. М. Матуте, А. Мастретты и Х. Вийоро.