Как прочесть движения души,
или Антропология Нового времени
или Антропология Нового времени
По произведениям авторов XVIII-XIX вв.
Все мы неоднократно слышали поговорку «глаза – зеркало души» или «по глазам видно». По движению глаз и характеру взгляда можно понять, какие чувства испытывает человек. Ещё более красноречивым оказывается выражение лица, или, как мы могли бы выразиться, его физиономия, а также положение тела в целом.
Слово «физиономия» пришло в русский язык из французского, образовавшись от слова physiognomie, сейчас им называют выражение лица. В XVIII веке физиономикой или физиогномикой называли искусство распознавать особенности характера и склонности человека по чертам его лица и душевные состояния по мимике и жестам. Физиогномические изыскания позже легли в основу криминальной антропологии; Ницше называл «современными антропологами» физиогномистов и криминалистов.
На выставке представлены издания по физиогномике из собрания Центра редкой книги и коллекций, а также из общего фонда Библиотеки иностранной литературы.
Слово «физиономия» пришло в русский язык из французского, образовавшись от слова physiognomie, сейчас им называют выражение лица. В XVIII веке физиономикой или физиогномикой называли искусство распознавать особенности характера и склонности человека по чертам его лица и душевные состояния по мимике и жестам. Физиогномические изыскания позже легли в основу криминальной антропологии; Ницше называл «современными антропологами» физиогномистов и криминалистов.
На выставке представлены издания по физиогномике из собрания Центра редкой книги и коллекций, а также из общего фонда Библиотеки иностранной литературы.
Термин «физиогномика» происходит от греческих слов φύσις (фюзис) – природа, характер и γνώμων (гномон) – мысль, познавательная способность, и означает метод определения типа личности человека, его душевных качеств и состояния здоровья, исходя из анализа внешних черт лица и его выражения. Впоследствии установился и другой термин, «мимика» (от греческого μιμοζ (мимос) – подражатель, актер). Мимикой называют движения мышц лица, отражающие психические состояния человека. Хотя термины «физиогномика» и «мимика» по сути имеют различное значение, эта разница не принималась в расчет в словоупотреблении. Таким образом, термин «физиогномика получил окончательное значение – распознавания душевных свойств по чертам лица, по движению рук и по другим телодвижениям.
Примером объединения физиогномики и мимики может служить античный театр и театральные маски. Появившиеся у древних греков и перенятые древними римлянами маски служили для актёров наиболее удобным способом передавать характер персонажей. Они могли изображать как человеческие лица, так и головы животных, фантастических или мифологических существ.
Примером объединения физиогномики и мимики может служить античный театр и театральные маски. Появившиеся у древних греков и перенятые древними римлянами маски служили для актёров наиболее удобным способом передавать характер персонажей. Они могли изображать как человеческие лица, так и головы животных, фантастических или мифологических существ.
Трагическая и комическая маски. Мозаика с виллы Адриана
Источник: Wikimedia Commons
Источник: Wikimedia Commons
Маски преследовали две цели: во-первых, они давали определённую физиономию каждой роли, во-вторых, усиливали звук голоса, а это было чрезвычайно важно при представлениях в обширных амфитеатрах, под открытым небом, перед лицом многотысячной толпы. Игра лицом была совершенно немыслима на сцене таких размеров. У масок рот был приоткрыт, глазные впадины резко углублялись, все наиболее характерные черты данного типа подчеркивались, а краски накладывались ярко. Глаза и рты этих масок притягивали внимание, и выражения лиц казались более различимыми. Кроме того, зритель, смотрящий на маску и активно ее изучающий, всегда пытался «соединиться» с ней и прочитать ее выражение. В результате этого процесса создавалась иллюзия, что статическая маска постоянно изменяется. Таким образом, маска являлась не просто средством выражения, обыгрывания текста, дополнением, аксессуаром, ещё одной частью костюма, но представляла собой центральный элемент визуальной составляющей опыта переживания театрального действа.
Различные выражения лица короля Франции Генриха IV (из «Физиогномики» И.К. Лафатера)
Аристотель указывал признаки кроткого, гневного, злобного, завистливого, трусливого характеров, признаки бесстыдства и, наконец, признаки того, что мы теперь называем темпераментами: «Прямолинейные брови указывают на кроткий характер, а притянутые к корню носа – на недовольство и досаду, низко расположенные брови – признак зависти».
В дальнейшем физиогномикой занимались врачи (Гален, Авиценна, Парацельс), философы (Пифагор), политические деятели (Цицерон, Плиний Старший). Словом, она была предметом всеобщего интереса. Пифагор выбирал своих учеников только из людей, на лице которых он отмечал призвание и способности к занятиям точными науками. Знаменитый целитель Авиценна ставил диагнозы после тщательного изучения лица больного.
В Средние века в Европе практически исчезает индивидуальный портрет в том виде, в каком он существовал в Античности и позже в эпоху Возрождения. Можно сказать, что искусство Средневековья вообще не берет в расчет лицо человека. Человек создан по образу и подобию Бога и в именно в этом обличии должен предстать на Страшном Суде, поэтому земной его облик со всеми грехами и пороками не так важен – так считали отцы Церкви. Этот взгляд на человека существовал на протяжении многих веков. Именно поэтому мы не можем достоверно судить о том, как выглядели выдающиеся люди и правители средневековой Европы, даже имея их изображения.
А что же физиогномика в этот период? О ней в Европе вспомнили только в начале XIII века, но ее появление было подготовлено медициной, астрономией, астрологией и наукой о живой природе. Человек в это время воспринимается как микрокосмос, отражающий в себе Вселенную – макрокосмос.
В начале XIII века в Европе стал известен текст Secretum Seсretorum («Тайна Тайных»), собрание житейских наставлений по различным вопросам. Последняя глава этого сочинения представляет набор правил, среди которых большое внимание уделяется лицу. Мимика и устройство лица, брови, форма ноздрей носа, губы, глаза и прочее – всё это может говорить о природе конкретного человека. Трактат этот и правила из него стали очень популярны при дворах знати, и уже в XIII веке возникают несколько физиогномических трактатов европейских авторов.
Но индивидуальные черты в искусстве появляются еще позже. В живописи первым индивидуальным портретом можно считать изображение Энрико Скровеньи работы Джотто из капеллы в Падуе (1303).
В дальнейшем физиогномикой занимались врачи (Гален, Авиценна, Парацельс), философы (Пифагор), политические деятели (Цицерон, Плиний Старший). Словом, она была предметом всеобщего интереса. Пифагор выбирал своих учеников только из людей, на лице которых он отмечал призвание и способности к занятиям точными науками. Знаменитый целитель Авиценна ставил диагнозы после тщательного изучения лица больного.
В Средние века в Европе практически исчезает индивидуальный портрет в том виде, в каком он существовал в Античности и позже в эпоху Возрождения. Можно сказать, что искусство Средневековья вообще не берет в расчет лицо человека. Человек создан по образу и подобию Бога и в именно в этом обличии должен предстать на Страшном Суде, поэтому земной его облик со всеми грехами и пороками не так важен – так считали отцы Церкви. Этот взгляд на человека существовал на протяжении многих веков. Именно поэтому мы не можем достоверно судить о том, как выглядели выдающиеся люди и правители средневековой Европы, даже имея их изображения.
А что же физиогномика в этот период? О ней в Европе вспомнили только в начале XIII века, но ее появление было подготовлено медициной, астрономией, астрологией и наукой о живой природе. Человек в это время воспринимается как микрокосмос, отражающий в себе Вселенную – макрокосмос.
В начале XIII века в Европе стал известен текст Secretum Seсretorum («Тайна Тайных»), собрание житейских наставлений по различным вопросам. Последняя глава этого сочинения представляет набор правил, среди которых большое внимание уделяется лицу. Мимика и устройство лица, брови, форма ноздрей носа, губы, глаза и прочее – всё это может говорить о природе конкретного человека. Трактат этот и правила из него стали очень популярны при дворах знати, и уже в XIII веке возникают несколько физиогномических трактатов европейских авторов.
Но индивидуальные черты в искусстве появляются еще позже. В живописи первым индивидуальным портретом можно считать изображение Энрико Скровеньи работы Джотто из капеллы в Падуе (1303).
Эпоха Возрождения открыла пути новым течениям в искусстве и науке. На этой волне с новой силой возник интерес к физиогномике, о популярности которой свидетельствовало значительное количество посвящённых ей статей и книг, которых в XVI веке было написано больше, чем во все предшествующие периоды. Большая часть сочинений этого рода была обильно иллюстрирована.
Особый вклад внёс Леонардо да Винчи (1452–1519), описавший результаты своих наблюдений в «Книге о живописи мастера Леонардо да Винчи. Живописца и скульптора Флорентийского». Леонардо подверг анализу закономерности строения лица, его пропорции. Он и его друг итальянский математик Лука Пачоли (1445–1517) пришли к пониманию гармоничности структуры человеческого тела. Эти классические художественные пропорции человеческого лица упомянуты у Леонардо да Винчи в тексте к Витрувианскому человеку.
Подобные наблюдения, касающиеся закономерностей строения тела, можно найти также в трудах немецкого живописца и графика Альбрехта Дюрера (1471–1528) «Четыре книги о пропорциях».
Французский живописец, декоратор и рисовальщик Шарль Лебрен (1619–1690) сделал попытку классифицировать визуальное выражение эмоций в живописи.
Особый вклад внёс Леонардо да Винчи (1452–1519), описавший результаты своих наблюдений в «Книге о живописи мастера Леонардо да Винчи. Живописца и скульптора Флорентийского». Леонардо подверг анализу закономерности строения лица, его пропорции. Он и его друг итальянский математик Лука Пачоли (1445–1517) пришли к пониманию гармоничности структуры человеческого тела. Эти классические художественные пропорции человеческого лица упомянуты у Леонардо да Винчи в тексте к Витрувианскому человеку.
Подобные наблюдения, касающиеся закономерностей строения тела, можно найти также в трудах немецкого живописца и графика Альбрехта Дюрера (1471–1528) «Четыре книги о пропорциях».
Французский живописец, декоратор и рисовальщик Шарль Лебрен (1619–1690) сделал попытку классифицировать визуальное выражение эмоций в живописи.
Портрет И.К. Лафатера из тома 1 «Физиогномики»
Ещё в 1586 году итальянский врач, философ, алхимик и драматург Джамбаттиста делла Порта (1535–1615) написал выдающееся сочинение по медицине «Человеческая физиогномика» (De humana physiognomonia), которое повлияло на Иоганна Каспара Лафатера (1741–1801), известного швейцарского писателя, богослова, протестантского пастора и поэта. В трудах последнего физиогномика достигла наивысшей точки развития.
Лафатер был автором многочисленных религиозных гимнов, поэм и драм. Однако наибольшую известность принесла ему «Физиогномика» (полное название – «Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям» (Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe)), выходившая в 1775–1778 годах. На выставке представлено французское издание 1806-1807 годов в 10 томах.
Согласно учению Лафатера, между физическим строением тела человека и свойствами его души существует связь. Из этого Лафатер делал вывод о бесконечном разнообразии человеческих душ и характеров, что было созвучно предромантической идее «оригинальной личности». Одновременно он рассматривал изучение человеком своего лица как часть постоянного самонаблюдения, которое является путем к исправлению пороков.
Суть физиогномики в интерпретации Лафатера сводилась к следующему: человек – существо животное, моральное и интеллектуальное, то есть – вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всём его облике, поэтому, в широком смысле слова, физиогномика исследует всю морфологию человеческого организма. Так как наиболее выразительной частью тела является голова, то физиогномика может ограничиться изучением лица. Интеллектуальная жизнь выражена в строении черепа и лба, моральная – в строении лицевых мышц, в очертании носа и щёк, животные черты отражают линии рта и подбородка. Центр лица, его главная деталь – глаза, с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трём основным элементам, составляющим главную сущность каждого.
Лафатер был автором многочисленных религиозных гимнов, поэм и драм. Однако наибольшую известность принесла ему «Физиогномика» (полное название – «Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям» (Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe)), выходившая в 1775–1778 годах. На выставке представлено французское издание 1806-1807 годов в 10 томах.
Согласно учению Лафатера, между физическим строением тела человека и свойствами его души существует связь. Из этого Лафатер делал вывод о бесконечном разнообразии человеческих душ и характеров, что было созвучно предромантической идее «оригинальной личности». Одновременно он рассматривал изучение человеком своего лица как часть постоянного самонаблюдения, которое является путем к исправлению пороков.
Суть физиогномики в интерпретации Лафатера сводилась к следующему: человек – существо животное, моральное и интеллектуальное, то есть – вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всём его облике, поэтому, в широком смысле слова, физиогномика исследует всю морфологию человеческого организма. Так как наиболее выразительной частью тела является голова, то физиогномика может ограничиться изучением лица. Интеллектуальная жизнь выражена в строении черепа и лба, моральная – в строении лицевых мышц, в очертании носа и щёк, животные черты отражают линии рта и подбородка. Центр лица, его главная деталь – глаза, с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трём основным элементам, составляющим главную сущность каждого.
Лафатер с детства любил рисовать портреты. Будучи человеком
впечатлительным, он перерисовывал по многу раз лица, поразившие его красотой или уродством. Обладая великолепной зрительной памятью, он заметил, что честность и благородство придают гармонию даже некрасивому лицу.
Знакомство Лафатера с доктором Иоганном Циммерманом, личным врачом короля-философа Фридриха II, дало импульс к изучению им тайн человеческого лица. Во время встреч они играли в необычную игру: Лафатер смотрел на очередной принесенный Циммерманом портрет знаменитого человека и говорил, что он думает о нем, а врач подтверждал или опровергал его догадки. Вскоре оба поняли, что Лафатер гораздо чаще давал верную характеристику, чем ошибался.
Уже будучи пастором в своём родном городе, он продолжал рисовать уши, носы, подбородки, губы, глаза, силуэты – и всё это с комментариями. Постепенно Лафатер поверил в свою способность определять по внешности ум, характер и присутствие (или отсутствие) божественного начала в человеке. Он имел возможность проверять верность своих характеристик на исповедях. В его альбомах были рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и обыкновенных.
впечатлительным, он перерисовывал по многу раз лица, поразившие его красотой или уродством. Обладая великолепной зрительной памятью, он заметил, что честность и благородство придают гармонию даже некрасивому лицу.
Знакомство Лафатера с доктором Иоганном Циммерманом, личным врачом короля-философа Фридриха II, дало импульс к изучению им тайн человеческого лица. Во время встреч они играли в необычную игру: Лафатер смотрел на очередной принесенный Циммерманом портрет знаменитого человека и говорил, что он думает о нем, а врач подтверждал или опровергал его догадки. Вскоре оба поняли, что Лафатер гораздо чаще давал верную характеристику, чем ошибался.
Уже будучи пастором в своём родном городе, он продолжал рисовать уши, носы, подбородки, губы, глаза, силуэты – и всё это с комментариями. Постепенно Лафатер поверил в свою способность определять по внешности ум, характер и присутствие (или отсутствие) божественного начала в человеке. Он имел возможность проверять верность своих характеристик на исповедях. В его альбомах были рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и обыкновенных.
Он анализировал в «Физиогномике» лица великих людей разных времён по их портретам, и некоторые характеристики производили впечатление гениальных догадок в области психологии.
У греческого философа Сократа Лафатер обнаружил задатки глупости, сластолюбия, пьянства и зверства, но все они – и это тоже отразилось в чертах лица – были побеждены усилиями воли. У Брута, убийцы Гая Юлия Цезаря, верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее округло и «мягко», что говорит о двойственности его мужественного и одновременно чувствительного характера. В мягких локонах великого художника Рафаэля сквозит выражение простоты и нежности, составляющих сущность его натуры. Широкое расстояние между бровями и глазами у Декарта указывает на разум не столько спокойно-познающий, сколько пытливо стремящийся к этому. Гений Гёте в особенности явствует из его носа, который знаменует «продуктивность, вкус и любовь, словом – поэзию». У генерала Лойолы, бывшего сначала воином, а затем основателем религиозного ордена иезуитов, воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем» носе и в лицемерно полуопущенных веках.
У греческого философа Сократа Лафатер обнаружил задатки глупости, сластолюбия, пьянства и зверства, но все они – и это тоже отразилось в чертах лица – были побеждены усилиями воли. У Брута, убийцы Гая Юлия Цезаря, верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее округло и «мягко», что говорит о двойственности его мужественного и одновременно чувствительного характера. В мягких локонах великого художника Рафаэля сквозит выражение простоты и нежности, составляющих сущность его натуры. Широкое расстояние между бровями и глазами у Декарта указывает на разум не столько спокойно-познающий, сколько пытливо стремящийся к этому. Гений Гёте в особенности явствует из его носа, который знаменует «продуктивность, вкус и любовь, словом – поэзию». У генерала Лойолы, бывшего сначала воином, а затем основателем религиозного ордена иезуитов, воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем» носе и в лицемерно полуопущенных веках.
Эти оценки, перемешанные с соображениями о темпераментах, «национальных» физиономиях и даже о физиономиях зверей, были увлекательны, хотя научной ценности при отсутствии научных методов наблюдений не имели.
Иоганн Лафатер зарисовал тысячи лиц, составив альбом из 600 таблиц, который он тщеславно назвал «библией физиогномики». Лафатер точно воспроизводил пропорции и особенности строения лица, не зная научной анатомии. Он сформулировал 100 принципов физиогномики. При этом предостерегал своих единомышленников от слепого подражания, считая, что «физиогномическое чутье – это дар божий».
Иоганн Лафатер зарисовал тысячи лиц, составив альбом из 600 таблиц, который он тщеславно назвал «библией физиогномики». Лафатер точно воспроизводил пропорции и особенности строения лица, не зная научной анатомии. Он сформулировал 100 принципов физиогномики. При этом предостерегал своих единомышленников от слепого подражания, считая, что «физиогномическое чутье – это дар божий».
Интересно отметить, что к работе над «Физиогномикой» Лафатер привлек немецкого поэта Иоганна Вольфганга фон Гёте (1749–1832), бывшего одно время его близким другом, вначале как рисовальщика, а потом редактора и даже автора ряда фрагментов, особенно относительно животных. Всё, что относится к черепам животных, по признанию Гёте, было написано им.
Гёте привлекла сама идея физиогномики как «познания внутреннего человека через его внешность». Однако постепенно их взгляды разошлись. Позже он писал:
Гёте привлекла сама идея физиогномики как «познания внутреннего человека через его внешность». Однако постепенно их взгляды разошлись. Позже он писал:
«Мы двигались в противоположных направлениях. Лафатерово различение человеческих лиц было чуждо моей натуре. Впечатление, которое человек производил на меня с первого взгляда, в известной мере определяло мое к нему отношение… Лафатер никогда не мог перейти к обобщениям. Это было разве что собрание определенных линий и черт, даже бородавок и родимых пятен, с которыми он почему-то связывал нравственные, а то и безнравственные свойства человека. И всё это в полном беспорядке, вразброс, без каких бы то ни было указаний, что к чему относится. Не чувствовалось ни писательского метода, ни художественного чутья, они являли собой лишь страстное, даже яростное изложение собственных мыслей и пожеланий.
Когда я перечитываю произведение Лафатера, оно вызывает во мне комически-веселое чувство».
Когда я перечитываю произведение Лафатера, оно вызывает во мне комически-веселое чувство».
Постепенно физиогномика сделалась главной целью жизни Лафатера, хотя он продолжал писать и проповедовать. Популярность его росла, и посещение им ряда городов Европы превратилось в триумфальное шествие. Он не только определял сущность людей, но и предсказывал им судьбу. О нём рассказывали чудеса.
Общественный резонанс после выхода книги Лафатера был очень велик, она была популярна и в России. В сентябре 1782 г. Лафатера посетил в Цюрихе путешествовавший по Европе под именем князя Северного наследник русского престола Павел Петрович. Беседа с Лафатером, в ходе которой швейцарский философ удивительно точно определил характер Павла, произвела на последнего сильнейшее впечатление.
Ещё в начале августа 1780 года Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) приехал в Цюрих для встречи с Лафатером, с которым вёл переписку, «Физиогномику» которого изучал и даже хотел перевести на русский язык. Впечатления от этой встречи он изложил в «Письмах русского путешественника». Вот несколько фрагментов из них:
Ещё в начале августа 1780 года Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) приехал в Цюрих для встречи с Лафатером, с которым вёл переписку, «Физиогномику» которого изучал и даже хотел перевести на русский язык. Впечатления от этой встречи он изложил в «Письмах русского путешественника». Вот несколько фрагментов из них:
В карете дорогою. Уже я наслаждаюсь Швейцарией, милые друзья мои! Всякое дуновение ветерка проницает, кажется, в сердце моё и развивает в нём чувство радости. Какие места! Какие места!..
…Мы приехали в Цирих (Цюрих – прим. составителей) в десять часов утра… После обеда пойду – нужно ли сказывать, к кому?
В 9 часов вечера. Вошедши в сени, я позвонил в колокольчик, и через минуту показался сухой, высокий, бледный человек, в котором мне не трудно было узнать – Лафатера. Он ввёл меня в свой кабинет. Услышав, что я тот москвитянин, который выманил у него несколько писем, Лафатер поцеловался со мною – поздравил меня с приездом в Цирих, – сделал мне два или три вопроса о моём путешествии и сказал: "Приходите ко мне в шесть часов; теперь я ещё не кончил своего дела. Или останьтесь в моём кабинете, где можете читать и рассматривать, что вам угодно. Будьте здесь как дома". – Тут он показал мне в своём шкапе несколько фолиантов с надписью: "Физиогномический кабинет" и ушёл. Я постоял, подумал, сел и начал разбирать физиогномические рисунки. Между тем признаюсь вам, друзья мои, что сделанный мне приём оставил во мне не совсем приятные впечатления…
Лафатер раза три приходил опять в кабинет, запрещал мне вставать со стула, брал книгу или бумагу и опять уходил назад. Наконец вошёл он с весёлым видом, взял меня за руку и повёл – в собрание цирихских учёных… Небольшой человек с проницательным взором, – у которого Лафатер пожал руку сильнее, нежели у других, – обратил на себя моё внимание. При первом взгляде показалось мне, что он очень похож на С.И.И.Г. и хотя, рассматривая лицо его по частям, увидел я, что глаза у него другие, лоб другой и всё, всё другое, однако ж первое впечатление осталось, и мне никак не можно было разуверить себя в сём сходстве. Наконец я положил, что хотя и нет между ними сходства в наружней форме частей лица, однако ж оно должно быть во внутренней структуре мускулов! Вы знаете, друзья мои, что я ещё и в Москве любил заниматься рассматриванием лиц человеческих, искать сходства там, где другие его не находили, и проч. и проч., а теперь, будучи обвеян воздухом того города, который можно назвать колыбелью новой физиогномики, метоскопии, хиромантии, подоскопии, – теперь и вы бойтесь мне на глаза показаться!..
…Вы, конечно, не потребуете от меня, чтобы я в самый первый день личного моего знакомства с Лафатером описал вам душу и сердце его. На сей раз могу сказать единственно то, что он имеет весьма почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое и бледное лицо, острые глаза и важную мину. Все его движения живы и скоры; всякое слово говорит он с жаром. В тоне его есть нечто учительское и повелительное, происшедшее, конечно, от навыка говорить проповеди, но смягчаемое видом непритворной искренности и чистосердечия. Я не мог свободно говорить с ним, первое, потому, что он, казалось, взором своим заставлял меня говорить как можно скорее, а второе, – потому, что я беспрестанно боялся не понять его, не привыкнув к цирихскому выговору.
11 августа. В 10 часов вечера. Пришедши в одиннадцать часов к Лафатеру, нашёл я у него в кабинете жену владетельного графа Штолберга, которая читала про себя какой-то манускрипт, между тем как хозяин (NB: в пёстром своём шлафроке) писал письма. Через полчаса комната его наполнилась гостями. Всякий чужестранец, приезжающий в Цирих, считает за должность быть у Лафатера. Сии посещения могли бы иному наскучить, но Лафатер сказал мне, что он любит видеть новых людей и что от всякого приезжего можно чему-нибудь научиться. Он повёл нас к своей жене, где пробыли мы с час, – поговорили о французской революции и разошлись. После обеда я опять пришёл к нему и нашёл его опять занятого делом. К тому же всякую четверть часа кто-нибудь входил к нему в кабинет или требовать совета, или просить милостыни. Всякому отвечал он без сердца и давал,
что мог…
…Мы приехали в Цирих (Цюрих – прим. составителей) в десять часов утра… После обеда пойду – нужно ли сказывать, к кому?
В 9 часов вечера. Вошедши в сени, я позвонил в колокольчик, и через минуту показался сухой, высокий, бледный человек, в котором мне не трудно было узнать – Лафатера. Он ввёл меня в свой кабинет. Услышав, что я тот москвитянин, который выманил у него несколько писем, Лафатер поцеловался со мною – поздравил меня с приездом в Цирих, – сделал мне два или три вопроса о моём путешествии и сказал: "Приходите ко мне в шесть часов; теперь я ещё не кончил своего дела. Или останьтесь в моём кабинете, где можете читать и рассматривать, что вам угодно. Будьте здесь как дома". – Тут он показал мне в своём шкапе несколько фолиантов с надписью: "Физиогномический кабинет" и ушёл. Я постоял, подумал, сел и начал разбирать физиогномические рисунки. Между тем признаюсь вам, друзья мои, что сделанный мне приём оставил во мне не совсем приятные впечатления…
Лафатер раза три приходил опять в кабинет, запрещал мне вставать со стула, брал книгу или бумагу и опять уходил назад. Наконец вошёл он с весёлым видом, взял меня за руку и повёл – в собрание цирихских учёных… Небольшой человек с проницательным взором, – у которого Лафатер пожал руку сильнее, нежели у других, – обратил на себя моё внимание. При первом взгляде показалось мне, что он очень похож на С.И.И.Г. и хотя, рассматривая лицо его по частям, увидел я, что глаза у него другие, лоб другой и всё, всё другое, однако ж первое впечатление осталось, и мне никак не можно было разуверить себя в сём сходстве. Наконец я положил, что хотя и нет между ними сходства в наружней форме частей лица, однако ж оно должно быть во внутренней структуре мускулов! Вы знаете, друзья мои, что я ещё и в Москве любил заниматься рассматриванием лиц человеческих, искать сходства там, где другие его не находили, и проч. и проч., а теперь, будучи обвеян воздухом того города, который можно назвать колыбелью новой физиогномики, метоскопии, хиромантии, подоскопии, – теперь и вы бойтесь мне на глаза показаться!..
…Вы, конечно, не потребуете от меня, чтобы я в самый первый день личного моего знакомства с Лафатером описал вам душу и сердце его. На сей раз могу сказать единственно то, что он имеет весьма почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое и бледное лицо, острые глаза и важную мину. Все его движения живы и скоры; всякое слово говорит он с жаром. В тоне его есть нечто учительское и повелительное, происшедшее, конечно, от навыка говорить проповеди, но смягчаемое видом непритворной искренности и чистосердечия. Я не мог свободно говорить с ним, первое, потому, что он, казалось, взором своим заставлял меня говорить как можно скорее, а второе, – потому, что я беспрестанно боялся не понять его, не привыкнув к цирихскому выговору.
11 августа. В 10 часов вечера. Пришедши в одиннадцать часов к Лафатеру, нашёл я у него в кабинете жену владетельного графа Штолберга, которая читала про себя какой-то манускрипт, между тем как хозяин (NB: в пёстром своём шлафроке) писал письма. Через полчаса комната его наполнилась гостями. Всякий чужестранец, приезжающий в Цирих, считает за должность быть у Лафатера. Сии посещения могли бы иному наскучить, но Лафатер сказал мне, что он любит видеть новых людей и что от всякого приезжего можно чему-нибудь научиться. Он повёл нас к своей жене, где пробыли мы с час, – поговорили о французской революции и разошлись. После обеда я опять пришёл к нему и нашёл его опять занятого делом. К тому же всякую четверть часа кто-нибудь входил к нему в кабинет или требовать совета, или просить милостыни. Всякому отвечал он без сердца и давал,
что мог…
Поклонники боготворили Лафатера, считали его провидцем. Многие писатели и поэты изучали физиогномику для того, чтобы описания героев произведений точнее соответствовали их внутреннему миру. Со ссылкой на Лафатера Михаил Юрьевич Лермонтов характеризует внешность Печорина в «Княгине Лиговской». Соответствия портретных характеристик с физиогномикой есть во многих произведениях Лермонтова. В феврале 1841 года Лермонтов в письме к А. И. Бибикову сообщил, что покупает книгу Лафатера.
Оноре де Бальзак (1799–1850) в «Человеческой комедии», в части, которая называется «Крестьяне», основываясь на физиогномике Лафатера, даёт такую портретную характеристику одному из героев – Тонсару: «Он скрывал свой истинный характер под личиной глупости, сквозь которую иногда поблёскивал здравый смысл, походивший на ум, тем более что от тестя он перенял „подковыристую речь". Приплюснутый нос, как бы подтверждающий поговорку „Бог шельму метит", наградил Тонсара гнусавостью, такой же, как у всех, кого обезобразила болезнь, сузив носовую полость, отчего воздух проходит в неё с трудом. Верхние зубы торчали вкривь и вкось, и этот, по мнению Лафатера, грозный недостаток был тем заметнее, что они сверкали белизной, как зубы собаки. Не будь у Тонсара мнимого благодушия бездельника и беспечности деревенского бражника, он навёл бы страх даже на самых непроницательных людей».
Последователей Лафатера в писательской среде было очень много. «Физиогномика» предоставляла богатейший материал для создания образов. Им пользовались и поклонники великого физиогномиста, и те, кто о нём не слышал. Рассказы о приметах внешних черт, соответствующих той или иной особенности характера, распространялись среди представителей разных слоёв общества и уже не требовали ссылок на первоисточник. Тонкие губы – у злого человека, толстые – у доброго. Чёрный глаз опасен, голубой – прекрасен. Подбородок, выдающийся вперёд, – у волевых людей, скошенный – у слабовольных и т. д. и т. п. Например, у мистера Феджина из романа Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста» было «злодейское и отталкивающее лицо», а у Скруджа из «Рождественской песни в прозе» «заостренный нос», «сморщенные щеки» и «жилистый подбородок, что выдавало его скупость»
Особенно впечатляющей оказалась легенда о «петлистых ушах». Её приводит Иван Бунин (1870–1953) в рассказе с таким же названием: «У выродков, у гениев, бродяг и убийц уши петлистые, то есть похожие на петлю, – вот на ту самую, которой давят их».
Последователей Лафатера в писательской среде было очень много. «Физиогномика» предоставляла богатейший материал для создания образов. Им пользовались и поклонники великого физиогномиста, и те, кто о нём не слышал. Рассказы о приметах внешних черт, соответствующих той или иной особенности характера, распространялись среди представителей разных слоёв общества и уже не требовали ссылок на первоисточник. Тонкие губы – у злого человека, толстые – у доброго. Чёрный глаз опасен, голубой – прекрасен. Подбородок, выдающийся вперёд, – у волевых людей, скошенный – у слабовольных и т. д. и т. п. Например, у мистера Феджина из романа Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста» было «злодейское и отталкивающее лицо», а у Скруджа из «Рождественской песни в прозе» «заостренный нос», «сморщенные щеки» и «жилистый подбородок, что выдавало его скупость»
Особенно впечатляющей оказалась легенда о «петлистых ушах». Её приводит Иван Бунин (1870–1953) в рассказе с таким же названием: «У выродков, у гениев, бродяг и убийц уши петлистые, то есть похожие на петлю, – вот на ту самую, которой давят их».
Заслуги Лафатера признавал знаменитый философ Иммануил Кант, увлекавшийся физиогномикой, и даже создатель теории эволюции Чарльз Дарвин.
Ученик Лафатера австрийский врач Франц Галль разработал френологию, позволяющую «по выпуклостям головы и выступающим ее частям» делать выводы о характере человека. «И скаредность, и одаренность, и талант – всё поддается определению при помощи моего метода», – утверждал Галль.
В 60-х годах XIX в. итальянский судебный врач, основатель биокриминалистики, профессор Туринского университета Чезаре Ломброзо (1835–1909) развил френологию.
В 1863 году он издал свою книгу «Гениальность и помешательство» (Genio e follia) (1863), в которой проводит параллель между великими людьми и помешанными. В своей работе Ломброзо пишет об их физическом сходстве, о влиянии различных явлений (атмосферных, наследственности и др.) на гениальность и помешательство, приводит примеры, многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений, а также описывает специальные особенности гениальных людей, страдавших в то же время и помешательством. Предлагаем обратиться к итальянскому изданию 1882 года.
В своем труде «Человек преступный» (L'uomo delinquente) (1876) он утверждал, что по внешнему виду, особенностям конституции преступники имеют отклонения от нормы, по которым их всех можно идентифицировать. Признаки для классификации Ломброзо выявил, анализируя внешние особенности 3839 человек, совершивших преступления, и 383 черепа казненных преступников. Библиотека располагает немецким изданием 1894 года.
В труде «Преступления, причины, средства борьбы» (Le crime, causes et remédes) (1899) Ломброзо разработал классификацию факторов преступлений, включающую физические, биопсихологические и социальные, с использованием научного подхода к физиогномике.
Ученик Лафатера австрийский врач Франц Галль разработал френологию, позволяющую «по выпуклостям головы и выступающим ее частям» делать выводы о характере человека. «И скаредность, и одаренность, и талант – всё поддается определению при помощи моего метода», – утверждал Галль.
В 60-х годах XIX в. итальянский судебный врач, основатель биокриминалистики, профессор Туринского университета Чезаре Ломброзо (1835–1909) развил френологию.
В 1863 году он издал свою книгу «Гениальность и помешательство» (Genio e follia) (1863), в которой проводит параллель между великими людьми и помешанными. В своей работе Ломброзо пишет об их физическом сходстве, о влиянии различных явлений (атмосферных, наследственности и др.) на гениальность и помешательство, приводит примеры, многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений, а также описывает специальные особенности гениальных людей, страдавших в то же время и помешательством. Предлагаем обратиться к итальянскому изданию 1882 года.
В своем труде «Человек преступный» (L'uomo delinquente) (1876) он утверждал, что по внешнему виду, особенностям конституции преступники имеют отклонения от нормы, по которым их всех можно идентифицировать. Признаки для классификации Ломброзо выявил, анализируя внешние особенности 3839 человек, совершивших преступления, и 383 черепа казненных преступников. Библиотека располагает немецким изданием 1894 года.
В труде «Преступления, причины, средства борьбы» (Le crime, causes et remédes) (1899) Ломброзо разработал классификацию факторов преступлений, включающую физические, биопсихологические и социальные, с использованием научного подхода к физиогномике.
В середине XIX в. появился знаменитый трактат французского физиолога и невролога, основателя электротерапии Гийома-Бенджамена-Амана Дюшенна де Булоня (1806–1875) под названием «Механизм человеческой физиогномии, или Электрофизиологический анализ выражения эмоций, применимый к практике пластических искусств».
С помощью фотографа Адриена Турнашона Дюшенн запечатлел механизмы работы разных групп мышц человеческого лица, отвечающих за мимическое выражение эмоций. Для большей наглядности он искусственно стимулировал лицевые мышцы (в качестве моделей работали пятеро добровольцев – две женщины и трое мужчин) с помощью электричества, подводя к лицу электроды, присоединённые к углецинковой батарее. Дюшенн одним из первых распознал зрелищный потенциал фотографии и её убедительность в качестве документа; это была первая книга, иллюстрированная фотографией. Следует отметить, что в своей работе над «Механизмом физиогномики» он обратился сразу к двум большим изобретениям XIX века – фотографии и электричеству. В труде Дюшенна физиогномика получила первое научное обоснование.
Об экспериментах Дюшенна с восторгом отзывался английский естествоиспытатель Чарльз Дарвин (1809–1882) в труде «Выражение эмоций у человека и животных» (The Expression of the Emotions in Man and Animals). Это третья крупная работа Дарвина по теории эволюции после «Происхождения видов» (1859) и «Происхождения человека» (1871). Несмотря на не слишком большую популярность у коллег и долгий период забвения, во второй половине XIX века именно эта работа Дарвина была самой интересной для массового читателя и хорошо продавалась.
Изначально «Выражение эмоций» было задумано в качестве главы «Происхождения человека», но выросло в отдельную книгу, опубликованную в 1872 году. Второе английское издание с незначительными доработками вышло в 1890 и после этого уже не переиздавалось в Великобритании до 1999 года, заслужив прозвище «забытого шедевра». На выставке представлено американское издание 1897 года.
В своей работе Дарвин описал большинство выражений и жестов, непроизвольно употребляемых человеком и животными под влиянием различных эмоций, и попытался также объяснить происхождение или развитие этих движений. Он попросил у Дюшенна разрешения использовать его фотографии и в конечном итоге опубликовал восемь из них (две в виде гравированных репродукций).
С помощью фотографа Адриена Турнашона Дюшенн запечатлел механизмы работы разных групп мышц человеческого лица, отвечающих за мимическое выражение эмоций. Для большей наглядности он искусственно стимулировал лицевые мышцы (в качестве моделей работали пятеро добровольцев – две женщины и трое мужчин) с помощью электричества, подводя к лицу электроды, присоединённые к углецинковой батарее. Дюшенн одним из первых распознал зрелищный потенциал фотографии и её убедительность в качестве документа; это была первая книга, иллюстрированная фотографией. Следует отметить, что в своей работе над «Механизмом физиогномики» он обратился сразу к двум большим изобретениям XIX века – фотографии и электричеству. В труде Дюшенна физиогномика получила первое научное обоснование.
Об экспериментах Дюшенна с восторгом отзывался английский естествоиспытатель Чарльз Дарвин (1809–1882) в труде «Выражение эмоций у человека и животных» (The Expression of the Emotions in Man and Animals). Это третья крупная работа Дарвина по теории эволюции после «Происхождения видов» (1859) и «Происхождения человека» (1871). Несмотря на не слишком большую популярность у коллег и долгий период забвения, во второй половине XIX века именно эта работа Дарвина была самой интересной для массового читателя и хорошо продавалась.
Изначально «Выражение эмоций» было задумано в качестве главы «Происхождения человека», но выросло в отдельную книгу, опубликованную в 1872 году. Второе английское издание с незначительными доработками вышло в 1890 и после этого уже не переиздавалось в Великобритании до 1999 года, заслужив прозвище «забытого шедевра». На выставке представлено американское издание 1897 года.
В своей работе Дарвин описал большинство выражений и жестов, непроизвольно употребляемых человеком и животными под влиянием различных эмоций, и попытался также объяснить происхождение или развитие этих движений. Он попросил у Дюшенна разрешения использовать его фотографии и в конечном итоге опубликовал восемь из них (две в виде гравированных репродукций).
Шимпанзе разочарован и мрачен. Рисунок с натуры Дж. Вуда (из «Выражения эмоций у человека и животных»)
Кроме фотографий Дарвин использовал рисунки художников-анималистов Брайтона Ривьера, Йозефа Вольфа и др. и анатомические схемы Чарльза Белла и Фридриха Генле.
Специально для иллюстрирования книги Дарвина был привлечён известный английский фотограф шведского происхождения Оскар Гюстав Рейландер – бывший живописец и признанный мастер художественной фотографии. Девятнадцать из тридцати фотоиллюстраций книги сделаны им. Модели Рейландера, среди которых были его жена и он сам, принимали нужные выражения лица и положения тела, позируя перед камерой. Этим иллюстрациям, в отличие от «объективных» фотографий Дюшенна, присуща преувеличенная театральность
Издатель «Выражения эмоций» Джон Мюррей первоначально был против фотографий в книге, считая, что это «проделает огромную дыру в прибыли», так как придётся отдельно вклеивать их в каждый экземпляр книги, что сделает издание очень трудоёмким и дорогим. Но эта проблема решилась с помощью новой технологии гелиотипии, изобретённой фотографом Эрнестом Эдварсом (она была впервые применена именно для книги Дарвина), которая позволяла переносить фотографию с негатива непосредственно на печатную форму.
Научное сообщество заново открыло «Выражение эмоций» в 1970-е годы. В настоящее время эта работа также вызывает интерес. Дарвин одним из первых высказал идею об эволюции выражения эмоций и предложил теорию её хода. Кроме того, он разработал методы эмпирического изучения выражения эмоций, сформулировал ряд вопросов об их сущности и предложил свои ответы на эти вопросы. Сегодня теоретические принципы Дарвина не воспринимаются большинством ученых всерьёз, поскольку не соответствуют современным научным представлениям, но его эмпирические методы получили развитие: почти все, кто изучает эмоции, так или иначе работает на основе этих методов.
Чтобы проверить адекватность фотографического воспроизведения эмоций, а также доказать способность разных людей одинаково их распознавать, Дарвин применил методику, которую сегодня назвали бы одинарным слепым тестированием. Он раздавал испытуемым таблицы с фотографиями и просил назвать изображённые эмоции (их было 11), тщательно фиксируя и систематизируя результаты. Хотя этот эксперимент далёк от современных научных методов (не было контрольной группы, изображения не были приведены к единому стандарту, количество испытуемых не было достаточным и т.п.), однако это была новаторская практика, изобретённая Дарвином для исследования до сих пор не до конца изученной области. Принцип, положенный в основу метода Дарвина, применяется до сих пор. Интересно, что испытуемые, опрошенные Дарвином, однозначно определяли радость, печаль, страх и удивление, но остальные эмоции вызывали разногласия.
Близко по времени к трудам Дюшенна и Дарвина появились работы по физиогномике немецкого писателя и врача Теодора Пидерита (1826–1912) «Мимика и физиогномика» (Mimik und Physiognomik) (1886) и итальянского врача, гигиениста и антрополога Паоло Мантегаццы (1831–1910) «Физиогномика и выражение чувств» (Fisonomia e Mimica) (1883) (издание на немецком языке). Все вышеперечисленные труды во многом способствовали дальнейшему развитию физиогномики, основывающейся уже на достижениях антропологии, психологии и более точной психологической классификации чувств.
Специально для иллюстрирования книги Дарвина был привлечён известный английский фотограф шведского происхождения Оскар Гюстав Рейландер – бывший живописец и признанный мастер художественной фотографии. Девятнадцать из тридцати фотоиллюстраций книги сделаны им. Модели Рейландера, среди которых были его жена и он сам, принимали нужные выражения лица и положения тела, позируя перед камерой. Этим иллюстрациям, в отличие от «объективных» фотографий Дюшенна, присуща преувеличенная театральность
Издатель «Выражения эмоций» Джон Мюррей первоначально был против фотографий в книге, считая, что это «проделает огромную дыру в прибыли», так как придётся отдельно вклеивать их в каждый экземпляр книги, что сделает издание очень трудоёмким и дорогим. Но эта проблема решилась с помощью новой технологии гелиотипии, изобретённой фотографом Эрнестом Эдварсом (она была впервые применена именно для книги Дарвина), которая позволяла переносить фотографию с негатива непосредственно на печатную форму.
Научное сообщество заново открыло «Выражение эмоций» в 1970-е годы. В настоящее время эта работа также вызывает интерес. Дарвин одним из первых высказал идею об эволюции выражения эмоций и предложил теорию её хода. Кроме того, он разработал методы эмпирического изучения выражения эмоций, сформулировал ряд вопросов об их сущности и предложил свои ответы на эти вопросы. Сегодня теоретические принципы Дарвина не воспринимаются большинством ученых всерьёз, поскольку не соответствуют современным научным представлениям, но его эмпирические методы получили развитие: почти все, кто изучает эмоции, так или иначе работает на основе этих методов.
Чтобы проверить адекватность фотографического воспроизведения эмоций, а также доказать способность разных людей одинаково их распознавать, Дарвин применил методику, которую сегодня назвали бы одинарным слепым тестированием. Он раздавал испытуемым таблицы с фотографиями и просил назвать изображённые эмоции (их было 11), тщательно фиксируя и систематизируя результаты. Хотя этот эксперимент далёк от современных научных методов (не было контрольной группы, изображения не были приведены к единому стандарту, количество испытуемых не было достаточным и т.п.), однако это была новаторская практика, изобретённая Дарвином для исследования до сих пор не до конца изученной области. Принцип, положенный в основу метода Дарвина, применяется до сих пор. Интересно, что испытуемые, опрошенные Дарвином, однозначно определяли радость, печаль, страх и удивление, но остальные эмоции вызывали разногласия.
Близко по времени к трудам Дюшенна и Дарвина появились работы по физиогномике немецкого писателя и врача Теодора Пидерита (1826–1912) «Мимика и физиогномика» (Mimik und Physiognomik) (1886) и итальянского врача, гигиениста и антрополога Паоло Мантегаццы (1831–1910) «Физиогномика и выражение чувств» (Fisonomia e Mimica) (1883) (издание на немецком языке). Все вышеперечисленные труды во многом способствовали дальнейшему развитию физиогномики, основывающейся уже на достижениях антропологии, психологии и более точной психологической классификации чувств.
Со своей стороны мы хотели бы отметить, что современные ученые говорят о том, что физиогномика является лженаукой. 14 ноября 2016 года журнал Nature Human Behavior в статье Statistical learning shapes face evaluation привел результаты эксперимента, проведенного с добровольцами.
Эксперимент показал, что особенности характера человека невозможно «вычислить» по чертам его лица, и что люди ориентируются на свой личный опыт при оценке других людей по их внешности, а не на какие-то фундаментальные закономерности о связях между поведением и обликом человека. Сходство лица с неким усредненным образом человека определяет его социальное значение. Чем дальше тот или иной индивид от этого образа, тем более негативно он будет восприниматься другими людьми. Тенденция судить о людях таким образом является, скорее всего, продуктом эволюции, который позволял нашим предкам отличать своих от чужих.
Издания по физиогномике, о которых мы рассказали на выставке, являются чрезвычайно любопытными артефактами своего времени и, безусловно, заслуживают внимания тех, кто интересуется историей культуры и историей нравов. Мы призываем вас, дорогие посетители выставки, отнестись к этим документам соответствующим образом.
Эксперимент показал, что особенности характера человека невозможно «вычислить» по чертам его лица, и что люди ориентируются на свой личный опыт при оценке других людей по их внешности, а не на какие-то фундаментальные закономерности о связях между поведением и обликом человека. Сходство лица с неким усредненным образом человека определяет его социальное значение. Чем дальше тот или иной индивид от этого образа, тем более негативно он будет восприниматься другими людьми. Тенденция судить о людях таким образом является, скорее всего, продуктом эволюции, который позволял нашим предкам отличать своих от чужих.
Издания по физиогномике, о которых мы рассказали на выставке, являются чрезвычайно любопытными артефактами своего времени и, безусловно, заслуживают внимания тех, кто интересуется историей культуры и историей нравов. Мы призываем вас, дорогие посетители выставки, отнестись к этим документам соответствующим образом.
Центр редкой книги и коллекций выражает благодарность Елена Владимировне Соколовой за помощь в подготовке выставки.